| Дмитрий Благой: книги, музыка, биография |
Пушкинист Д.Д. Благой / Пианист и композитор Д.Д. Благой: на главную
См. также:
Дарственные надписи, письма, телеграммы
пушкинисту Д. Д. Благому (список)
Д. Д. Благой
О В. Д. Бонч-Бруевиче
Воспоминания (стенограмма выступления в Центральном доме литераторов. Машинопись 1973 г., приводится по архивному документу из АРАН, см. шифр документа в конце этой страницы)
Председатель
Представляется слово чл.-корр. АН СССР - Д.Д. Благой.Благой Д.Д.
Когда вызываешь в памяти образ Владимира Дмитриевича, на первый план вставала могучая натура человека, выросшего из своего класса. Активный участник революционного освободительного движения, один из ближайших соратников Ленина, этому и был посвящен доклад Абрама Моисеевича Беликова.
Пополнила Аб. Моис. И только что выступающая товарищ, указывалось на работы Владимира Дмитриевича в области становления социалистического общества.
Мне, принимая эстафету, хочется дополнить некоторыми штрихами.
Я познакомился с Владимиром Дмитриевичем в начале 30-х годов, когда он развернул кипучую работу по сбору материалов, связанных с историей русской литературы и революционного движения. Для того, чтобы оценить значение работы качество Владимира Дмитриевича - это увлеченность тем, чем он был занят: революция до Октября, революция в Октябре и после Октября и увлеченность этой работой, широкий его кругозор, высокая культура и огромная орган. культуры и размах.
Для того, чтобы, повторяю, оценить все значение собирательской деятельности, которую Владимир Дмитриевич начал, надо вспомнить обстановку того времени. Были открыты архивы до того запечатанные для нас, историков литературы, это огромным подспорьем явилось, но масса материалов, связанных и с литературой и с развитием мысли, оно оставалось в частных руках, лежало под спудом, причем одни понимали значение полученных от отцов и дедов материалов, другие побаивались, а третьи думали - "А что в этом большевикам, которые являются не строителями нового в культуре, а разрушителями?" Так что клич, который Владимир Дмитриевич бросил, - "Несите все, что у вас есть, а мы будем приобретать", произвел поворот в умах. И, действительно, масса материалов стали притекать. И тут то и проявился широкий размах Владимира Дмитриевича. Он приобретал все, что приносилось. Наряду с материалами первостепенного значения, он приобретал и такие, которые, казалось, не имеют особого значения, но Владимир Дмитриевич считал - и правильно считал - что в этих материалах, связанных с историей нашей страны, с историей нашей литературы, не имеющих первоклассного значения, всегда для ученого можно найти что-то. И Владимир Дмитриевич приобретал эти материалы очень широко. И даже мы, связанные со старым миром - я родился в 1903 году (ошибка в тексте: должно было быть "в 1893 г.". - А.Б.) и окончил Университет до революции, я одной ногой был там, другой встал в новое - иногда считали излишним такое широкое приобретение материалов, но потом мы поняли, что это себя оправдало. И тогда же эти материалы В.Д. Бонч-Бруевич стал вводить в широкий оборот - этот тот целый ряд изданий, которые сегодня здесь упоминались: девять томов сборника "Звенья", к созданию которых он привлек широкие круги исследователей, привлек много классики, автографы и так далее - все это вошло целиком в наш оборот.Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич стал издавать "Литературные летописи", директором которых он был. И это тоже вызвало со стороны некоторых товарищей недоверие - "всё ли это нужно?" И тут то мы и встретились с Владимиром Дмитриевичем. Я работал над изучением Пушкина, готовил вузовский курс истории литературы XVIII века, и как-то на коллегии Министерства обсуждали "Летопись", которую издавал Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич. Позднее я издал материалы о потомках тех Гончаровых, которые были так связаны с биографией Пушкина.
А мне, также исследователю, было ясно все значение его публикаций.
Я тогда выступил в защиту этих публикаций. Владимиру Дмитриевичу это было приятно, он привлек меня к работе. И в частности, я подготовил экспозицию - музея русской литературы XVIII века, который был открыт в специальном здании.
А самое тесное общение с Владимиром Дмитриевичем было в годы издания академического издания Пушкина, связанного с 1957 г. (ошибка в тексте: должно было быть "с 1937 г.". - А.Б.) - 100-летием со дня гибели и бессмертия. Это был праздник русской литературы. Вот тут показана Советская коммунистическая партия, советская русская литература. Это было демонстрацией того, что большевики явились не разрушителями, а творцами и создателями новой культуры, вбриающих (видимо, опечатка машинистки: "вбирающих". - А.Б.) все то, что дано человечеству в наследство. Причем это издание должно было осуществлять литературу о Пушкине, дать подлинное академическое собрание.
То, что мы знаем из последнего текста, является малейшей частью его творческого наследия. Я каждую букву могу подтвердить его примером, каждая буква дошедшая до нас, это большая ценность.
Вот это издание не использовано профессорами, редакторами, но текстология такова, чтобы дать подлинного Пушкина. Задача была дать всего Пушкина, что по тогдашнему состоянию текстол.специалистов, науки, редакция отнесла к следующему тому.
Советские пушкинисты взялись за эту работу. Это была мечта.
С самого начала Владимир Дмитриевич был редактором. В редакции был Горький, были привлечены крупнейшие пушкинисты. Но работать было не так легко, собрались люди разновозрастные, разных политических убеждений, нужно было проявить очень много такта, принципиальности и прозорливости, чтобы прекратить целый ряд возникающих вспышек.
Когда я докладывал об издании Чехова, то некоторые говорили: а зачем редактор для переиздания Чехова.
На самом деле все было сложнее и труднее, возникало много конфликтных положений, и В.Д. Бонч-Бруевич всегда умел своим тактом, мышлением ученого находить выход из этих конфликтных положений. И мне хотелось бы - пусть это будет принято как нескромность - привести один факт о стиле работы Владимира Дмитриевича. Я был одним из участников издания к юбилею 1937 года - лицейский Пушкин. У меня было несколько товарищей, пособников. Все, что было связано с автографами, это было сделано мною, а что касается переписки, это было сделано ленинградским товарищем. Нас очень торопили. В это время Гитлер затевал и успел даже выпустить облегченное издание сочинений Пушкина. И для нас осуществить это издание по намеченному плану было делом политическим и поэтому все очень спешили. И когда пришла корректура, которую мы должны были проверять по произведениям Пушкина и когда я приехал в Ленинград, то оказалось, что многое сделано было не так, как нужно. И мне пришлось засесть за корректуру и буквально испортить её. И тогда заговорили о том, что Благой портит всё дело. Владимир Дмитриевич вступился за меня, потому что он был в курсе дела. И когда появилось издание, мы всем составом в это время ехали в одном вагоне на Пушкинский юбилей, и Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич говорит:
- Я получил сигнал* и не нашел Вас в составе Ученого Совета.
Я был немножко огорчен. И Владимир Дмитриевич сказал:
- Этому не бывать!И из Бологого передан был сигнал, и хотя часть тиражей была напечатана, меня включили в состав Ученого Совета.
Хотя это и личный факт и не очень значительный, но на этом не очень высоком факте мне представляется как все замечательные черты Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича как-то сконцентрировались.
И вообще, когда будущие историки нашей культуры, нужно не скороговоркой, а нужно полным голосом говорить, что не только в истории революции, но и советской культуры Владимир Дмитриевич вписал одну из ярких и ценных страниц.(Аплодисменты)
-
(АРАН, ф. 1828, оп. 1, № 51, л. 1-8)
* Прим.: «сигнал» — очевидно, имеется в виду сигнальный экземпляр.